Последняя любовь поэта - Страница 33

Кабаны… Кабаны опасны для незадачливых охотников, а от путников они убегают.

Оставались львы. О них рассказывали немало страшных историй. Поэт попробовал дознаться, где же, когда и кого растерзали львы, и кто их видел в здешних местах. Видевших в Лампсаке не оказалось. Никто не слышал и львиного рыканья — даже старый нищий, бывший пастух, проводивший в горах большую часть года. За всю жизнь он не видел и львиных следов, хотя знал, что лев похож на огромную кошку. Жило в Троаде воспоминание о львах, жили призраки древних львов, а не живые страшные хищники.

Суеверные люди твердили, что и впрямь бродят в горах призраки — только не зверей, а людей. Бродят и до смерти пугают путников. В привидения поэт верил только в детстве. Его подруга верила и теперь. В душные летние ночи в Лампсаке одни старики да больные спят под крышей. Миртилла тоже укладывалась в саду под платаном, но одна спать боялась. Поклонников больше не было. Велела ложиться рядом Эвное, а не то, пожалуй, придет умерший ростовщик, бывший хозяин, или еще кто-нибудь. В горах куда больше нечисти, чем в городе. Там случается и так, что злобные демоны сталкивают путников в пропасти.

Отправляясь в горы с поэтом, Миртилла не побоялась и демонов. Ради Феокрита была готова на все. Перебирая в памяти свое прошлое, свою жизнь в Афинах, Миртилла чувствовала, что на пиру у Неофрона поэт невзначай сказал ей правду. До сих пор никого еще по-настоящему она не любила.

Феокрит стал для Миртиллы всем — и любовником, и опекуном, и единственным настоящим другом. Поседевших висков и морщинок вокруг глаз она не замечала. Никто еще так с ней не обращался, как этот человек, и никто так не умел любить.

В эту ночь на берегу Радиуса поэт и его подруга впервые спали вместе. Подостлали плащи, накрылись теплой хленой — в горной лощине было свежо. Перед тем как улечься, Миртилла прошептала мольбу Афродите. Обещала богине, что, вернувшись в Лампсак, возложит на ее алтарь масличную ветвь. И не шерстяной повязкой обовьёт, как обычно, а лентой из самого лучшего шёлка.

Встали поздно, когда солнце уже добралось до глубокой долины Родиуса, и на ясенях вдоль речки начали звенеть цикады. Тихое золотистое утро снова предвещало горячий день. Ворковали дикие голуби. Над зарослями пурпурного кипрея медленно плавали белые бабочки.

На душе у Миртиллы была блаженная радость. Всегда было бы так…

XIII

Второй день пути дался легче, хотя горный кряж, на который поднимались Феокрит и Миртилла, был много выше, чем предыдущий. Первые два-три часа ноги Миртиллы снова не хотели её слушаться. Каждый шаг отдавался болью в икрах. Потом понемногу разошлась, в ногах будто прибывало силы. Дышала полной грудью, и сердце больше не прыгало, как накануне. В лесной тени теплый застоявшийся воздух ласкал чуть прикрытое тело. Чтобы легче было идти, Миртилла надела на этот раз короткий домашний хитон из тонкого полотна с прорезью только для левой руки. Правая и половина груди была открыта. Появись юная женщина в таком одеянии перед суеверными пастухами, они, пожалуй, приняли бы ее за здешнюю нимфу Энону, дочь бога реки Кебрена, которая когда-то любила Париса. Но тропинки, по которым пробирались путники, проделали не люди, а дикие козы, олени и кабаны. Их следы виднелись всюду, где земля была влажной, — особенно по берегам потоков, сбегавших в Родиус. Привычный глаз Феокрита замечал кое-где и клочья шерсти на стволах деревьев, и места, где валялись в грязи кабаны. Несколько раз, сняв сандалии, путники переходили вброд холодные быстрые потоки.

Странствие по лесным дебрям, вдали от людей, все больше и больше нравилось Миртилле. Никто здесь не завидовал, не подглядывал, не ехидничал. Некому было ни расспрашивать, ни сплетничать. Род человеческий перестал существовать. Остался Феокрит и она, его подруга. Кругом был зеленый, солнечный, неожиданный и совсем не страшный мир. Никогда еще горожанка Миртилла не видела ни следов лесных зверей, ни лужаек, поросших цветущими буквицами, ни кустов можжевельника с незрелыми ещё, терпко пахнущими ягодами. вельника с незрелыми ещё, терпко пахнущими ягодами. Птицы подпускали близко — не то что в садах Афин. Однажды, когда путники присели отдохнуть, из кустов орешника выбежал тонконогий козленок, остановился шагах в десяти и, понюхав воздух, принялся разглядывать людей. Миртилла вздумала было его покормить, но только шевельнулась, козленок сделал высокий прыжок и пропал в кустах. Все радовало спутницу Феокрита, все удивляло, но больше всего, как и накануне, удивляла вторая весна, понемногу сменявшая лето. Снова начала светлеть и редеть листва дубов, пропускавшая пепельный полусвет. Появились под деревьями белые звездочки анемонов, давно отцветших на побережье. Потом лес стал редеть. Пошли цветущие кустарники, залитые жарким солнцем.

После полудня подъем кончился. Феокрит и Миртилла вышли на широкую седловину между двумя невысокими вершинами. Здесь дубов уже не было. Их сменили редкие вековые сосны с раскидистыми кронами. Ни одна из них не походила на другую, но каждая была по-своему прекрасна. У одних темные шапки нависали низко над землей, у других вздымались волнистыми кручами.

Поэт усадил Миртиллу на большой мшистый камень. Сам сел рядом. Молча любовался сосновыми островками, разбросанными по сизо-зеленому горному лугу. Местами нежно-пурпурными пятнами тянулись заросли цветущего ракитника. Аромат цветов смешивался с запахом разогревшейся земли. Дразняще-легкий воздух слегка пьянил Миртиллу, никогда еще не бывавшую так высоко.