Последняя любовь поэта - Страница 32

Было жарко. Горизонт чуть заметно дрожал. В тёмно-голубом небе медленно плыли кудрявые облака. Мухи, попадая из тени на солнце, вспыхивали, как драгоценные камни египетской царицы. Миртилла чему-то улыбалась во сне. На ее загорелой груди мерно перекатывалось солнечное пятнышко. В лесу прерывисто куковала кукушка. Должно быть, перелетала с дерева на дерево, потому что её голос то усиливался, то становился еле слышным. Пробираясь между травинками, черной нитью ползли муравьи.

Всюду в мире была жизнь, движение, слепящий свет и густые тени. Несовершенный и вечный, он всё же был прекрасен, этот никем не созданный, сам по себе существующий мир. Были прекрасны далекие острова Пропонтиды, белые анемоны с серебристым пушком на стеблях, незабудки у ручья, прозрачнокрылая стрекоза, севшая на молодой побег дуба. Но прекраснее всего было загорелое тело юной женщины, которая, ничего не боясь, согласилась идти в горы. Феокрит нагнулся над спящей и осторожно поцеловал ее мягкие косы.

Уселся рядом, опершись спиной о ствол молодого дуба. Смотрел на сияющую гладь Пропонтиды. Вспоминал свои творения. Где-то там, на берегу Вифинии, пристал корабль аргонавтов, плывший в Колхиду, и юноша Гилас отправился отыскивать воду:

«Медный кувшин захватил и увидел он скоро источник,

В русле глубоком текущий; вокруг него разные травы:

«Ласточкин цвет» темнолистый, зеленые «женские кудри».

С пышной листвой сельдерей, ломоноса ползучего стебли.

В глуби ручья хоровод недреманные Нимфы водили.

Нимфы – богини ручьёв, устрашение сельского люда,

Нимфы Эвника, Малида, Нихея со взором весенним.»

Юноша склонился над омутом, погрузил в воду принесённый сосуд, и влюблённые нимфы увлекли его на дно…

В десятке шагов от Феокрита горный ручей чуть слышно булькал. Над ним вились мелкие голубокрылые стрекозы. Еле ощутимый ветерок шевелил готовые зацвести метёлки трав. Так же было и давно-давно, на острове Косе у источника Бурины:

«…теперь близ потока

Вязы промеж тополей разрослися тенистою рощей,

Зеленью пышных вершин соткав густолистые своды.»

Феокрит приходил туда рано утром. Было знойное лето, но на заре дышалось легко. Ждал, посматривая на дорогу из городка. Козы поднимали густую белую пыль, беспокойно блеяли, догоняя друг друга. У источника разбредались по лугу. Жадно щипали свежую ярко-зеленую траву. Пастушка Мирто, босоногая, загорелая до черноты, неумело обнимала друга. От нее пахло сычугом и хлевом, но на острове Косе никого так не любил Феокрит, как эту девушку с белым шрамиком на левой щеке. Ее давно нет в живых, вряд ли сохранился и могильный холмик, но, наверное, так же журчит там источник, звенят на деревьях невидимые цикады, и кто-нибудь с нетерпением ожидает подругу, сидя в прохладной тени.

Вот и лето — пятьдесят седьмое лето его жизни. У Миртиллы на грядке распустились первые лилии. Их немного в саду — всего пять или шесть кустов. На будущий год хочет посадить еще. Но будет ли он жив через год... Ничего, правда, не болит, но разве долго человеку умереть... Сосед-булочник в Александрии... На двадцать лет моложе, ни на что не жаловался, а потом упал на улице — и конец... Нет, не стоит о смерти. Не знаем, что будет завтра, но жить прекрасно. Как он мог так долго без Миртиллы?.. Вздор... вздор... ее же и на свете не было... Теперь не расстанутся. Или ее в Египет, или сам поселится здесь. Жаркое солнце в Троаде, не хуже, чем в Александрии... жаркое... По груди ползет какая-то колючая тварь, щекочет. Надо бы согнать, да лень пошевелиться. Жаркое солнце в Троаде.

Что-то больно куснуло ногу. Феокрит проснулся, лениво приоткрыл глаза. Миртилла, насупив брови, подбиралась к слепню, впившемуся в его бедро. Она уже давно сидела рядом, отгоняя мелких мух, но большую проглядела. Ловко схватила её проворными пальцами и, раздавив, бросила на траву.

В памяти поэта подруга навсегда осталась такой, как она была в это мгновение. Миртилла стояла на коленях, спиной к солнцу. На правом локте травяные стебельки выдавили переплёт покрасневших следов. Против света нагое загорелое тело казалось ещё темнее.

— Я разбудила тебя, прости…

Феокрит приподнялся, взял её за руки.

— Козочка моя…

— Милый…

Миртилла положила голову на плечо поэта. Косы с увядшими незабудками упали на его колени. От горячего вздрагивающего тела подруги пахло душистым маслом. Феокрит почувствовал, что с умилённой нежностью борется страсть. Побеждает её…

Дрозды пели, как и прежде. Чирикали кузнечики. Кукушка закуковала неожиданно близко, Любящие не слышали ничего.

К вечеру они спустились к истоку речки Родиуса. В горах за весь день не встретили ни одного человека. Феокрит был доволен. Он исподволь много разузнал о тех местах, по которым предстояло идти. Не ошибся, значит...

Опасны встречи с лихими людьми, но им нечего делать в этих чащобах. Никто здесь не живет. Зимой ездят за дровами крестьяне и рабы, по далеко в горы не забираются. Боятся зверья. В теплое время на горных лугах, где кончается лес, можно встретить пастухов, но их поэт не боялся. Надеялся, что достанет у них хлеба и сыра, да и молока они с Миртиллой попьют вволю.

Феокрит думал о зверях. Волков в лесах Троады и Кебрены много. Скот и овец режут часто, но на людей летом не нападают никогда.

Медведи... Что-то о них не слышно, да и слава у здешних медведей хорошая еще с древних времен. Беременная жена царя Приама, Гекуба, некогда увидела страшный и непонятный сон. Снотолкователь сказал, что у неё родится сын, который погубит и Трою и все царство Приама. Царь велел пастуху Агесилаю бросить ребенка на вершине Иды. Через пять лет тот же Агесилай нашёл там красивого и здорового мальчика, которого назвал Парисом. Царского сына вскормила медведица.