Последняя любовь поэта - Страница 49

Рабы остались разгружать лодку. Все нужное для пира им предстояло нести на плечах по плохой дороге к берегу Пропонтиды.

Неофрон и Феокрит медленно поднимались на холм акрополя. Гликера и Миртилла шли в нескольких шагах впереди мужчин. Эпикуреец был недоволен и погодой, и гетерой, и самим собой. Если бы знал, что на середине пролива сегодня такая качка, отложил бы поездку. Если бы раньше видел Гликеру рядом с Миртиллой, не позвал бы ее. Тяжелая, рыхлая, неуклюжая... В гору еле идет, сопит, как старуха. Больше всего был недоволен собой. Давно ли ходил хоть нелегко, но быстро, а теперь что-то случилось с сердцем. Холм совсем невысокий, подъем некрутой, а идти так тяжело. Пот заливает глаза. В груди ноющий камень. Старость... И обидно эпикурейцу: гость — ровесник, а шагает так, точно они идут по берегу Алфея много лет тому назад. Миртилла... Все теперь понятно. Паррасий мог бы писать с нее одну из своих богинь. Прав Феокрит... Неофрону трудно идти. Каждый шаг больно отзывается в сердце Трудно и думать, но он все-таки думает. Феокрит собирается уезжать. Говорит, что Миртиллу возьмет с собой. Жаль... Останься она здесь, с Гликерой бы порвал. Пусть даже ходит в белом, если уж ей так хочется. Но как тяжело дышать... Перед глазами зеленые круги, тошнит, и ноги как будто не свои. Никогда ещё так не бывало.

Дошли наконец. Крепостная серая степа, ворота, двое воинов в ярко начищенных шлемах. Неофрон остановился в тени. Сделал вид, что рассматривает старинную каменную кладку акрополя. Жадно втягивал воздух. Осмотрели совсем маленькую городскую площадь, неказистый, пестро раскрашенный храм Зевса с колоннами, выбеленными известкой. Посередине агоры стояла статуя Александра Македонского. Должно быть, у городского совета не хватила денег, чтобы заказать ее хорошему скульптору.

Бронзовый конь был слишком мал, по сравнению с фигурой царя, а его лицо мало походило на всем известные изображения Александра. Но жители Каллиполя с детства привыкали к статуе и любили ее.

Городок был полон кипарисов. Островерхие кроны прорезали зелень маленьких садов, темной стеной окружали с трех сторон приземистое здание городского совета. Горячий воздух пах моpем и кипарисовой смолой.

Феокриту хотелось побольше узнать о Каллиполе. Как всегда, он умел видеть и больше и лучше, чем другие. Расспрашивал друга. Неофрон старался внимательно слушать и отвечать, но думал о другом. Зачем только он тратил деньги на Гликеру, когда в Лампсаке была Миртилла и не было Феокрита?..

И город и его окрестности Неофрон знал хорошо. Много раз бывал в Каллиполе по делам. Решил заранее, что обедать будут на берегу заливчика, за мысом, на котором стоит маяк. Невысокие скалы окружают маленький залив с трех сторон. Жители Каллиполя сюда почти не ходят. Лодке и в тихую погоду пристать нелегко. Огромные плоские камни выступают из воды и у самого берега и стадиях в двух от него. Когда ветер с востока разводит в Пропонтиде большую волну, рыбаки, возвращаясь в Каллиполь, и близко не подходят к опасному месту. Но бури в Пропонтиде бывают редко. Обычно на берегу заливчика, укрытого от ветров с суши, так тихо, что дым от костра висит в воздухе, точно крона морской сосны.

Когда четверо путников, осмотрев город, спустились на берег, всё уже было приготовлено для необычного обеда. На плоских ноздреватых камнях в тени скал рабы разостлали толстые мягкие кошмы, привезённые из далёкой Скифии. Как и дома, положили на них туго набитые полосатые подушки, чтобы возлежащим было о что опереться. Кушанья подогревались на костре. Пирожки, только что вынутый из ульев сотовый мёд, корзинки с фруктами, нарезанные хлебы были pазложены на куске холста между ложами. Зная, что Феокрит любит овечий сыр, Неофрон велел домоправителю не забыть и его.

Все четверо, как водится, разулись. Миртилла и Гликера остались в хитонах. Мужчины, сняв одежду, завернулись до пояса в гиматии. После переезда через Геллеспонт и ходьбы по каллипольским улицам ели охотно и много. Гликера, страшась полноты, старалась не жадничать, но не смогла справиться с желанием поесть вволю. Одна чуть не наполовину опустошила корзинку с пирожками, начиненными рыбой и яйцами, которые повара Неофрона готовили на удивление вкусно.

Когда рабы расставили чаши и подали вино, Феокрит, прищурив весёлые глаза, обратился к устроителю поездки:

— Друг, я надеюсь, что сегодня твоя речь будет краткой… Алтаря нет и философ только один.

— Её не будет совсем. Ты сам совершишь возлияние, кому хочешь, и скажешь, что хочешь.

Миртилла просяще посмотрела на поэта. Надеясь, что он опять выберет её, любимый гимн Афродите. Феокрит и сам любил его, но знал, что от частого повторения самые лучшие стихи становятся похожими на стёртые монеты. Приняв от раба жертвенную чашу, прочёл свои гекзаметры:

«С Музами к тем я пойду, кто нас вместе позвать пожелает,

С вами же я не расстанусь — что может быть людям приятно,

Если Харит с ними нет? Всегда я с Харитами буду.

Почтим же, друзья, возлиянием девятерых пиерид!»

Миртилла слушала друга рассеянно. Она знала, конечно, кто такие музы, хотя по именам помнила только трех-четырех. Слышала и о том, что этих богинь почему-то зовут пиеридами. Ей самой до них не было дела. Мало ли на свете богов и богинь — всех не упомнишь... Когда-то в Афинах недоброй памяти грамматик, отец ее подруги Олимпиады, сказал, правда, Миртилле, что Эрато — муза любовной поэзии, но об этом давно забыла. Не понравилось, что так дороги Феокриту девять небесных сестер. Почувствовала, что ревнует друга к небожительницам. Выбранила себя за глупость, а тревога в душе все-таки осталась.