Последняя любовь поэта - Страница 41

Утром Феокрит и Миртилла оделись, как подобает путникам. Из зеленого царства они возвращались к людям. Крестьянам и рабам можно и по дорогам ходить полуголыми, господам нельзя.

Люди начали встречаться, как только Феокрит и его подруга вышли на дорогу вдоль морского берега. Адрамитский залив был окутан ранне-утренней дымкой. Жнецы и жницы спешили на работу. Шли босиком в коротких заплатанных хитонах. Сандалии несли в руках или привязанными митский залив был окутан ранне-утренней дымкой. Жнецы и жницы спешили на работу. Шли босиком в коротких заплатанных хитонах. Сандалии несли в руках или привязанными к поясу. Пока тепло, бедняки их надевали только на колючем жнивье. Под лучами недавно взошедшего солнца поблескивали наточенные косы и серпы. Мужчины равнодушно посматривали на встречных путников-господ. Женщины, особенно молодые, с ног до головы оглядывали Миртиллу,— по-городскому закутанную в длинный гиматий, но загорелую до деревенской черноты.

Дорога шла вдоль прибрежных холмов, поросших непроходимой чащей колючего держидерева. Там, где холмы отступали от берега, местами на сухих каменистых лугах цвели темно-лиловые островки шалфея, полные тихого пчелиного гула. Феокрит показал подруге давно уже отцветшие асфодели с длинными узкими листьями, прильнувшими к земле. Еще не засохшие голые стебли были выше человеческого роста, и на них дозревали коробочки семян.

— Вот, Миртилла, если я умру весной, когда цветут асфодели, обязательно...

Она не дала ему закончить, обняла, зажала рот.

— Не смей так говорить, Феокрит, иначе я заплачу.

— Не надо, милая, не надо. Пошутил. Предположим, что я бессмертен, как Эндимион.

Поэт прищурил один глаз.

— Помни, что асфодели могут пригодиться и для живых. Старухи говорят — самое лучшее средство от колдовства,

Миртилла ничего не ответила. Чтобы не сглазили любимого, она в первую же ночь путешествия дождалась, пока Феокрит заснул, и трижды плюнула ему на грудь. Теперь, подумала про себя, надо запомнить об асфоделях. Поэт, опустившись на колени, рассматривал какие-то засохшие листья,

— Миртилла, дай-ка нож! — Принялся копать, вытащил огромную, с кулак величиной, луковицу.

— Знаешь что это такое?

— Нет.

— Морской лук. Хорошее лекарство — помнишь, я тебе рассказывал о моем друге, враче Никии? Он у себя в Милете покупал такие луковицы целыми корзинами.

— Ты все знаешь, Феокрит.

— Нет, не всё… Всего ни один мудрец не знает, а я только песнопевец.

— Нет, не только. Ты самый умный, самый хороший человек на свете.

— Есть много умнее и много лучше. Сколько угодно есть, только ты их не знаешь. Когда тебе будет больше лет, поймешь, что я не лучше других. Вот мои песни, я думаю, лучше меня.

— Люди говорят, что они никогда не умрут...

— Не знаю, не знаю... Надеюсь, но не уверен. Никто не знает. Но пока не умрут мои писания, и ты не умрешь, Миртилла. Обещаю тебе. Люди когда-нибудь узнают, как я тебя любил.

Он поцеловал её долгим поцелуем, поднялся с земли, поднял подругу:

— Ну, пойдём, пойдём. Смотры — солнце уже высоко.

Становилось жарко. И Миртилле и Феокриту, успевшим привыкнуть к лесной свободе, хотелось снять гиматии, но нельзя было. Они шли теперь вдоль пшеничных полей, полных жнецов и жниц. Мужчины работали нагими. Коричневые, облитые потом тела блестели на солнце. Словно воины, косцы наступали на желтую стену высокой пшеницы. Вслед за ними женщины в разноцветных хитонах и голые мальчики-подростки быстро вязали снопы и складывали их в суслоны. Укрывшись в тени кустов, молодая флейтистка старательно играла на двойной свирели, увеселяя работающих.

Феокрит вспомнил Сицилию. Там тоже хозяева нанимали сельских гетер, умевших играть на флейте, но жатва считалась работой мужчин. Они и косили, и вязали, и ставили суслоны. Справлялись со всем. Женщины оставались дома. Хотя и горожанин, поэт знал и любил сельские работы. Не забывал о них и в песнях. Его Милон поучал товарищей:

«После к Борею лицом положите вы срезанный колос

Иль на Зефир поверните — скорее так зёрна дозреют.

Вы, что молотите хлеб, пусть глаза ваши днём не сомкнутся!

В эти часы от зерна отпадёт всего легче мякина.

Жаворонок только проснется, жнецы, принимайтесь за дело.»

Проходя мимо поля, Феокрит привычным глазом смотрел на суслоны. Уложили, как следует. Здесь, с севера горы, ветры, наверное, больше с моря и с запада. Колосья смотрят им навстречу.

Для Миртиллы все еще было ново. Ребенком и подростком работала на земле, а жатву увидела впервые. Ни огороднице, ни гетере не было времени ходить в поле. Присматривалась, жалела усталых, залитых потом людей, особенно женщин. На афинских огородах так тяжело не работали. Поливали рано утром и вечером, когда уже нет солнца. Убирали тоже не в жару.

Путники шли не торопясь. Часто останавливались, подолгу беседовали, сидя на траве. Дважды сворачивали к морю и купались. И поэту и его подруге было жаль, что путешествие кончается.

К Антандру подошли незадолго до полудня. У самого города пересекли большое имение пергамского царя. Здесь уже весь хлеб был убран. Шла молотьба. На токах истомленные зноем рабы гоняли коней и волов, топтавших разложенные по кругу снопы. В неподвижном воздухе висела густая пыль. На залитых потом, облепленных мякиной телах одежды не было, и все-таки погонщики с трудом дышали. От хождения по току кружилась голова. Седовласый сутулый старик вдруг выпустил вожжи, закачался и свалился на землю. Надсмотрщик подбежал, пнул упавшего ногой. Старик вскрикнул, но подняться не смог. Его оттащили в тень.