Последняя любовь поэта - Страница 35

Поэт знал родословные небожителей и их дела, не всегда похвальные, лучше любого жреца. Не раз славил эгидодержавного Зевса, отца богов, чья забота «всех окружает владык благородных»:

«Песню, от Зевса начав, окончим мы Зевсом, о Музы,

Если хотим мы прославить того, кто бессмертных всех выше.»

Было за что благодарить Феокрита Афродите-Киприде, Эроту, широкогрудой Афине, Артемиде, богине чар Гекате, помощнице при родах Илифии, розоперстой Эoc — многим и многим олимпийцам, старшим и младшим. Не меньше были ему обязаны и скромные божества лесов, полей и источников, полубоги, смертные дети бессмертных богов.

Он прославил сына Гермеса, пастуха Дафниса, влюбленного в нимфу Ксению, его беды и раннюю смерть.

О нимфе Галатее люди знали испокон веков, но только в песне Феокрита они воочию увидели ту, к которой взывал влюбленный киклоп Полифем:

«Ах! Ты белей молока, молодого ягненка ты мягче;

Телочки ты горячей, виноградинки юной свежее.»

И самого страдальца, молодого Полифема, они впервые узнали таким, как видел его поэт:

«… Собираясь воспеть Галатею,

Там, где морская трава колыхалась, усевшись, он таял —

Только лишь солнце зайдёт,— страдая от раны

под сердцем,

Мощной Киприды стрела ему в самую печень вонзилась.»

Но своему приятелю Неофрону Феокрит всё же сказал правду — верил в богов как поэт и только как поэт. Стоило ему остановить колесницу воображения и сразу рождались мысли, от благочестия Пиндара и Софокла очень далекие.

Даже теперь, смотря на темнеющую громаду Иды, вершина которой еще горела огнем заката, Феокрит то слышал шум полета богинь, спешащих на суд Париса, то лукаво сочувствовал незадачливому отцу богов. Должно быть, Зевсу вконец надоели семейные истории, или же непреходящая красота божественной супруги и дочерей столь приелась, что он не надеялся больше на собственные глаза.

Но нечестивые мысли угасали так же быстро, как и рождались. Поэт говорил с увлечением. Миртилла лежала рядом на земле, закутавшись в длинный гиматий. Чудилось ей, что не о прошлом говорил Феокрит, а о том, что сейчас происходит на пламенеющей вершине Иды.

Сын Приама и Гекубы, все еще непознанный, давно уже стал красивым статным юношей. Не раз спасал от хищных зверей и стада, и товарищей-пастухов, за что и получил прозвище Александра — победителя мужей. Была у него подруга — нимфа Энона, обучившая Париса искусству любви. С самими богами он до сих пор не встречался, но много слышал о них от Эноны. Когда увидел перед собой светлоликого мужа в окрыленных сандалиях с золотым кадуцеем в руке, сразу признал в нем вестника богов, охранителя путей, Гермеса. Юношу объял страх. Он бросился было бежать, даже не взглянув на трех женщин, следовавших за Гермесом. Божественный вестник в одно мгновение догнал Париса и, объяснив в чем дело, привел обратно.

Царевич-пастух понял, что волю громовержца придется исполнить. Согласился стать судьей небожительниц.

Афродита, охотно снимавшая одежды, предстала перед ним нагая. Только волосы, искусно убранные Харитами, стягивала блестящая повязка, и ноги были обуты в сандалии работы небесных мастеров.

Хотелось и Гере последовать примеру дочери, но нельзя было. И богини подвластны обычаю, а на Олимпе испокон веков никто, кроме Зевса, не видел Геру раздетой. Афина-Паллада, как всегда была облачена в длинный пеплос. Она ещё строже матери следовала древнему обычаю и не обращала внимания на насмешки сестры.

Гера обещала Парису власть над Европой и Азией, Афина — славу побед, Афродита — обладание Еленой, прекраснейшей из смертных.

Юноша колебался. Незнакомка Елена вряд ли была лучше Эноны, которую он любил. Власть и слава его не привлекали. Парис еще раз внимательно посмотрел на небожительниц, ожидавших его решения. Снова подумал об Эноне. Ее тело было прекрасно, но богиня, стоявшая перед ним без одежды, была все же прекраснее.

Парис вручил яблоко Афродите. Эрида — раздор торжествовала. Гнев Геры и Афины-Паллады был ужасен. Вражда надолго разделила богов и людей. Илиону предстояло погибнуть.

— А все-таки Афродита прекраснейшая!..— Миртилла была крепко уверена в том, что Парис не ошибся. Очень ей хотелось, чтобы Феокрит подтвердил справедливость пастушьего приговора. Поэт ничего не ответил. Подумал о том, что, будь он на месте Зевса, пожалуй, велел бы разрезать яблоко на три части и каждой по кусочку... Тогда Андромаха не потеряет мужа, Гекуба умрет царпцей, хитроумному Одиссею незачем десять лет скитаться по морям. Но не было бы тогда ни «Илиады», ни «Одиссеи»...

Заря погасла. Высоко в небе догорали легкие перистые облака. Горы Троады из фиолетовых стали темно-синими. Феокрит молча смотрел на подернутую сизой дымкой равнину Скамандра. Там, где некогда стоял город Приама, виднелось далекое зарево. Поэт вспоминал свои молодые стихи:

«Вашу же славу, владыки, Хиосский певец возвеличил,

Город Приама воспев, корабли боевые ахеян,

Битвы вокруг Илиона, Ахилла, в сраженьях опору.

Также и я приношу вам от Муз звонкогласых напевы!»

— A все-таки Афродита прекраснейшая...— Миртилла шёпотом повторила то, о чем не переставала думать.

На этот раз Феокрит отозвался. Обнял ее и сказал тоже шепотом:

— He прекрасней тебя, дорогая...— И опять, как тогда на пиру у Неофрона, она испугалась. Нельзя же так... Богиня разгневается.

Когда Феокрит и Миртилла спустились с холма, на небе уже горели первые заезды. Путники снова направились к ручью. Вдруг Миртилла схватила поэта за руку и испуганно прошептала: