Последняя любовь поэта - Страница 9

Тевгенис с детских лет привыкла к своей прялке из кипарисового дерева. Ради приезда Феокрита изменила ей. Вынула из ларца его драгоценный подарок. Работала и внимательно слушала. Изредка вставляла дельное слово. Когда-то Феокрит написал на ней:

«...Труд свой любит она,— разум хранит мудрый пример для жен.»

Гостя у Никия, что ни день убеждался в том, что Тевгенис умна. За свою жизнь видела не очень много, но немало читала и много думала. Домовитая пряха редко повторяла чужие слова. Не стеснялась говорить гостю, что ей нравится и не нравится в его стихах. Пастушеские песни слушала с восторгом. Хвалила «Колдуний» и Праздник жатвы». «Диоскуров» не любила — слишком длинно, слишком много драк и крови. Когда Феокрит читал еще неизвестного ей «Киклопа», радостно раскраснелась, слушая похвалы мужу:

«Против любви никакого нет, Никий, на свете лекарства;

Нет ни в присыпках, ни в мазях, поверь мне, ни малого прока

В силах одни Пиериды помочь; но это леченье

Людям хотя и приятно, найти его — труд не из легких.

Ты его, может, и знаешь,— ты врач, да к тому ж, мне известно,

Издавна были все Музы особо к тебе благосклонны.»

Жалобы молодого Полифема, безнадежно влюбленного в нимфу Галатею, её тронули, но когда поэт дошел до стихов:

«Горе, увы! С плавниками зачем меня мать не родила?

Как бы нырнул я к тебе, поцелуями раны осыпал...»

Тевгенис расхохоталась и долго не могла успокоиться, несмотря на ласково-строгие уговоры мужа. Феокрит не обиделся. Знал, что чудовищно-огромный юнец Полифем с плавниками был бы смешон. Объяснил Тевгенис, что ему и хотелось посмеяться над ним, а заодно и над сочинителями любовных песен.

И в тот же вечер Тевгенис, оставшись с глазу на глаз с гостем, сказала задумчиво и серьезно:

— Да, мой Никий — хороший врач, очень хороший, но бессмертным его делаешь ты...

Феокрит ничего не ответил. Лести он не любил, но знал, что Тевгенис тоже ее не любит. Говорит от чистого сердца.

Пожелав хозяевам спокойной ночи и вернувшись в отведенную ему комнату, поэт не раз с грустью думал о том, что спокойное счастье друга ему неведомо. Многое дала судьба Феокриту, он сам знал это, а семьи у него не было. Когда-то, уже не очень молодым, несмотря на уговоры родных, женился на глупой и сварливой вдове, старше себя. Быстро с ней разошелся, да так и остался холостяком. Любили его гетеры — и полуграмотные простушки, и те, которые читали Платона, знали наизусть сотни гомеровских стихов, увлекались его собственными песнями. Порой радовала и любовь молодых рабынь, совсем не умевших читать и понятия не имевших о том, кто делит с ними ложе. Все это было не то, не то... Недоставало Феокриту жены — не афинской затворницы гинекия, покорной детородительницы, а такой, как Тевгенис.

В середине месяца антестериона отпраздновали начало весны. Никий приказал рабам открыть бочку с новым вином. Помянул прежде всего возлиянием умерших родителей. Первыми весенними цветами — фиолетовыми и бледно-розовыми анемонами и пушистыми барашками верб украсили сосуды с вином. Трое детей врача— двое девочек и мальчик — с нетерпением ждали этого дня. Им надели веночки из тех же анемонов и раздали заранее приготовленные игрушки. Мальчик нахлобучил шлем гоплита и гонялся за кошкой, размахивая крохотным мечом. Девочки убаюкивали кукол. Феокрит смотрел на них с ласково-грустной улыбкой. Потом пришли белой стайкой соседские дети в чистых праздничных хитонах. Звонкими и нестройными голосами запели песенку, занесенную с недалекого Родоса. Просили гостинцев:

«...Даешь — хорошо, не дашь — спуску не дадим —

Или дверь снесем, или притолоку,

Не то жену возьмем, что в доме там сидит.

Она — такая крошка — унести легко...»

Тевгенис вышла за ворота с корзинкой медовых пряников. Через двенадцать лет супружества красивая женщина мало была похожа на крошку — высокая, румяная... Подбоченившись, сказала со смехом:

— Нелегко вам будет меня унести.

Дети молча поглядывали на корзинку. Феокрит зазвал их во двор, заставил еще раз повторить песенку, хотел запомнить и записать, как он часто делал во время странствий. Иногда незаметно подкрадывался к поющим пастухам, спрятавшись в кустах, вынимал из сумки таблички и стилос. Все потом пригодится — и пастушеские песни и слова детского хора.

Во второй половине месяца элафеболиона в Милете началась жара. Буйно цвели сады. Коричнево-загорелый сынишка Никия, как и другие малыши, с утра до вечера бегал голым. Солнце уравняло детей — и богатых и нищих. Кошку он оставил в покое. Гонялся теперь за бабочками, пытаясь зарубить их своим любимым мечом.

Когда Феокрит собрался уезжать, на яблонях уже завязывались плоды. В Милете весна много жарче, чем в Лампсаке. Ветры с Понта Эвксинского сюда не доходят.

С годами Никий стал набожен, Твердо верил, что ему помогает божественный целитель и покровитель врачей Асклепий. В своем саду воздвиг богу статую. Заплатил за нее большие деньги искусному ваятелю Эетиону. Знал, что Феокрит не то мало верит в богов, не то совсем в них не верит, хотя в песнях постоянно о них говорит. Все же накануне отъезда друга решил снова принести жертву Асклепию. Под вечер перед деревянной позолоченной статуей в тени платанов собралась вся семья, соседи, слуги. На мраморном жертвеннике, увитом плющом, были приготовлены сухие кипарисовые поленья. Старшая дочь врача, девочка одиннадцати лет, подвела к жертвеннику белого козленка. На шее у него был венок из молодых ветвей серебристого тополя и нарциссов. Никий сам поджег дрова, срезал со лба козленка прядку шерсти и бросил ее в огонь. Под звуки двойной флейты, на которой играл один из рабов, нанес жертвенному животному смертельный удар. Девочка вздрогнула и закусила губку, стараясь не заплакать. Ей было жалко козленка, только что щипавшего травку у ее ног. Раб-повар освежевал тушку. Никий положил ее на быстро горевшие смолистые дрова. Запахло жареным мясом. Жертва была просительной, а не искупительной. Надлежало сжечь только кости ног да немного жира, но Никий решил поусердствовать, поручая отъезжающего друга божественному покровительству. Совершил и возлияние. Прочел гимн Асклепию. Феокрит стоял рядом с Тевгенис. По привычке внимательно наблюдал весь обряд, но ему было не по себе. Что хорошо в песнях, то не всегда хорошо в жизни. Зачем все это?.. И девочку жалко. Наверное, любила играть с этим беленьким козленком. Но поздно вечером, вернувшись в свою комнату после долгого задушевного разговора с Никием и Тевгенис, поэт решил еще раз отблагодарить друга за всё — и за прощальное жертвоприношение. Дорожные вещи были уже уложены. Феокрит приказал рабу снова вынуть письменные принадлежности. Утром вручил Тевгенис малый тетрадион, сложенный вдвое кусок пергамента. Взял с нее слово, что передаст его мужу только после отплытия корабля. Это была эпиграмма на статую бога Асклепия.